Ликвидатор аварии на ЧАЭС заявил, что заработал в Чернобыле 1800 рублей
26 апреля 1986 года, ровно 39 лет назад, на одном из энергоблоков Чернобыльской АЭС произошел взрыв — самая масштабная катастрофа в истории мирного атома. «Газета.Ru» поговорила с одним из участников ликвидации последствий аварии и публикует его рассказ о том, насколько опасно было работать в Зоне, как ликвидаторы обходили запрет на алкоголь и каково это — знать, что ты постоянно находишься рядом с источником смертельного излучения.
Рыба звенит, но есть можно
Когда я приехал в Чернобыль, мне было 23 года. Я был электриком пятого разряда, работал в одном из флагманов среднего машиностроения — ковал ядерный щит родины. В Чернобыль отправляли именно тех, кто связан с Минсредмашем. Это было огромное министерство, и партии специалистов собирали по всему Союзу. Приходили разнарядки на предприятия, что надо столько-то электриков, столько-то монтажников и так далее. И вот я прихожу на смену, и мне предлагают командировку в Чернобыль. Я сразу согласился, говорю: «Конечно, а когда надо ехать?». Отвечают: «Вообще надо было ехать еще вчера».
Это было утром, я тут же взял билеты на Киевском вокзале и уже вечером сидел в поезде. Это май 1988-го, два года после аварии, в первые смены я не попал. Но все оставалось по-прежнему, там ведь очень долго все разбирали.
Страшно мне не было: когда тебе 23 года, тебе на все наплевать. Когда я только приехал, первые дни ходил, как дурачок, только по асфальту, например, который «чистый» [от радиации], потому что его моют. Но дело в том, что ты не видишь [излучения], поэтому тебе быстро становится все равно. Через три дня привыкаешь и уже ходишь по Чернобылю как по Москве, абсолютно спокойно.
К ликвидаторам относились очень хорошо. Бесплатное жилье, кормили на убой, куча мяса — ешьте, сколько влезет. К тому же что такое Чернобыль? Это чисто украинский одноэтажный городок, частные дома, большие участки, сады, все брошено, зарастает. Свободного времени у нас было полно, поэтому мы ходили собирать ягоды. Сколько же ягод там было! Ты уже зажрался, идешь и выбираешь: так, здесь клубника кисловата, а вот здесь нормальная, можно брать. Набираешь тазик клубники, заходишь в столовую, просишь сметану и сидишь-уплетаешь.
Мой сосед по комнате, мужик лет за 40, через неделю заказал по почте удочку. Я ходил рыбачить на реку Уж (вторая по величине река Зоны). Крупная рыба, когда ее подносишь к приборчику, звенела. То есть, зараженная. Но мясо не звенело, только кости, поэтому срезаешь мясо с костей — и порядок.
Так же с черешней, которой тоже было завались. Копится в косточках [радиация], а мякоть нормальная. Был советский анекдот на эту тему: «Можно ли есть чернобыльские яблоки? Можно, только огрызки надо закапывать на два метра».
Еще там водилось очень много раков. Как-то приехал мужик из Днепропетровска, и мы с ним пошли на реку. Он залез в воду и пошел вдоль берега прямо руками их вытаскивать, только успевай ловить. Минут за 15 набрали полное ведро хороших, крупных. Потом в общаге они у меня расползлись по всей комнате. Что с ними дальше делать? Ну, мы же электрики, взяли литровую банку, опустили в нее спираль из нихрома, соль, раков и отлично сварили их. У раков тоже звенел только хитиновый покров, а мясо было чистое.
«За полгода зарабатывали на машину»
Сама работа была одно слово — халява. Я работал непосредственно на 4-ом энергоблоке [где произошел взрыв]. Главные работы шли в маршзале — это огромное длинное помещение рядом с реактором. Маршзал был очень заражен, и все конструкции в нем надо было разбирать. Проломили крышу, стояли два крана, которые все вытягивали через пролом. А мы снизу подключали тросы.
Работа была самая примитивная. В Москве у меня в НИИ стояли сложные немецкие, швейцарские станки, с которыми надо было разбираться. А на АЭС все шло на слом. Для моего пятого разряда работы практически не было, можно было любого ученика поставить, и он бы справился.
Главная сложность состояла в том, что любая задача дробилась на множество этапов. Потому что один человек не мог там долго находиться. Дневная норма, сколько ты можешь набрать радиации, — примерно 0,3 рентген. Если за смену ты набирал [радиации] больше положенного, это скандал. Твой дозиметрист получал по шапке, а ты ехал в Киев к девочкам, отдыхать на пару дней.
Для безопасности все вокруг на станции поливали специальной гадостью. Такой розовой, липкой, которая уменьшала уровень радиации. Одевались мы следующим образом: ты закутан в спецовку, на голове чепчик, как у хирурга, на лице намордник-респиратор, который называется «лепесток». Руки в двух перчатках: сначала хлопчатобумажные, поверх резиновые.
А это Украина, лето. Жара, ты обливаешься потом, а еще в начале смены тащишь с собой на станцию ящик респираторов, коробку одноразовых перчаток и два ящика воды. Там же не было просто воды. Когда мы заезжали в Чернобыль, каждому при заселении выдавали 20 стеклянных бутылок минералки. Делай с ними, что хочешь (на станции мы ей руки мыли), только бутылки не выбрасывай. Когда они кончались, их сдавали и получали новые. Считалось, что минералка восстанавливает кислотно-щелочной баланс.
Так вот, в начале смены мы шли не сразу в маршзал, а к «дозикам», то есть дозиметристам. Они сидели в отдельном вагончике, обитом железом, и на схеме показывали, как нужно идти, чтобы не выхватить лишнего. Условно, объясняли так: «Вот здесь нормальный уровень радиации, можешь идти спокойненько, здесь беги, а вот тут вообще лети, потому что здесь кусок бетона излучает две тысячи рентген в час».
Работали попарно. Говорят подключить какую-нибудь хрень. Два электрика первыми забегают, открывают крышку, накидывают концы, затягивают, бегут обратно. Навстречу им уже бежит другая пара, которая делает следующий шаг. Что-то не работает? А все, время вышло, они обратно, меняются. И так постоянно, так что работали мы очень мало.
Никакого страха во время работы у меня тоже не было, потому что, опять же, ты ничего не видишь и не чувствуешь. Только в конце смены узнаешь от «дозика», насколько облучился. Меряли по графитному «карандашу» и «таблеткам». «Карандаш» выдавали в начале каждой смены, его носили в кармане на груди. А «таблетки» постоянно висели на шее, всю командировку. Их было две, чтобы на всякий случай дублировали друг друга. Мылись в них же, они были в полиэтилене. Уровень по «карандашу» записывал дозиметрист в конце смены, а таблетки проверяли уже при выезде из Зоны, и эти два показателя сравнивали, чтобы они сошлись. Один «карандаш» я привез из Чернобыля как сувенир. Они шли под учет, но мне друзья подарили.
Кроме нас был отдельный контингент рабочих — «партизаны». В отличие от квалифицированных специалистов, это те, кого отправляли в Зону через военкоматы на «переподготовку». Особенно много «партизан» присылали из Средней Азии. Некоторые из них не то, что не знали, что такое радиация, они и русский язык-то не знали. Зачем надо соблюдать определенные правила, естественно, не понимали.
К примеру, перед входом в столовую стояло корыто с проточной водой, где надо сполоснуть подошвы ботинок. Дальше — кабинка-сканер, которая проверяет тебя на излучение. Захожу я как-то в нее, а она не пускает, звенит на правой ноге. Думаю, что такое. Еще раз в корыто сходил, возвращаюсь — другая нога звенит. А это «партизаны» решили вообще не мыть обувь и успели везде натопать. Мне кажется, они и спали прямо в своих сапогах с радиоактивной пылью. На станции они занимались самым простым физическим трудом, таскали что-то. Но по той же схеме. Их главный стоял с секундомером, и они попарно бегали туда-сюда.
Специалистам там платили сумасшедшие деньги. Я привез из Чернобыля где-то 1800 рублей. Потратил на два музыкальных усилителя.
Всего я провел в Зоне два месяца, это стандартная командировка. Но мы же советские люди, а советские люди могут получить радиации больше положенного. Можно было написать заявление, что ты согласен на большую дозу, тогда командировку продлевали. Так мужики за полгода зарабатывали на машину.
«Вся страна работала на Чернобыль»
Честно говоря, Чернобыль — это лучшее время в моей жизни. Работа — легкотня, денег много, тепло, хорошо, ты молодой. Одна беда — Зона была сухая. И в плане алкоголя, и в плане женщин. Женского пола были только научные сотрудники, а так — одни мужики. Еще в столовой работали женщины, но их каждую ночь увозили из Зоны, то есть, они были недоступны. Поэтому познакомиться с кем-то можно было только в Киеве.
Что касается алкоголя: при въезде в Зону нас трясли на КПП и все отбирали. Хитрили мужики по-разному. Например, в миксер бетономешалки закидывали водку, чтобы она проехала досмотр. Но на КПП тоже не дураки, могли спросить: «А что это у тебя миксер не крутится? Повращай». И все, водка смешалась с бетоном.
Местные украинки пробирались в Зону и приторговывали спиртным. Предлагали водку по 25 рублей за бутылку, невероятная цена для тех лет. Но у ликвидаторов денег была куча, некоторые покупали. Тройного одеколона, одеколонов «Саша» и «Наташа» в магазинах вообще не было, все выпили. Чтобы их достать, надо было приходить пораньше, потому что вас много, а одеколона мало. Народ стал употреблять даже зубной эликсир «Лесной». Я попробовал его один раз — будто укропа пожевал. Еще ходили слухи, что кто-то нашел в Зоне полное зернохранилище и гнал самогон, но этого я сам не видел.
Кроме алкоголя, всего было навалом. Ты мог получить любой нужный инструмент: не нравится этот — выкидываешь, просишь новый. Это единственное место, где была такая роскошь. Потому что вся страна работала на Чернобыль.
Страха перед радиацией у меня как не было, так и нет. В основном это все сказки, вас просто запугали, распиарили эту тему. Это называется радиофобия. Когда я вернулся из командировки, обсуждал с начальником поездку и упомянул, что стою в тех же кроссовках Adidas, в каких был там. На этих словах он от меня отшатнулся.
Я читал воспоминания других ликвидаторов, смеялся кое-где. Многое преувеличивают. Пострадали те, кто первыми был там в 1986 году и действительно получил хорошие дозы. Например, пожарные, которые приехали после аварии, и потом все умерли. Авария многое изменила, после нее на станциях по всему миру появилась совсем другая защита, мы намного больше узнали.
Насколько я знаю, все, с кем я работал, живы. Но когда я прихожу в Москве на очередное награждение по случаю очередной круглой даты аварии, людей в зале все меньше. Боюсь, как бы скоро мне не пришлось стоять там одному.
Что думаешь? Комментарии